Булаева Людмила Викторовна
«Жизнь скоротечна, память вечна»
(Посвящаю своим дорогим внукам и племяннице)
В Подтесово с 1976 года. Ветеран труда Красноярского края. Работала инженером по технике безопасности 11 экспедиционного отряд подводно-технических работ, инженером техотдела по НОТ и НТИ Подтесовской РЭБ флота. Возглавляет работу местной организации Всероссийского общества инвалидов с 2001 года.
Солнце-это жизнь!
Весна 1941 года, город Канск. Мой папа Ивановский Виктор Павлович – инженер-строитель был вызван в горвоенкомат на переподготовку. Наверное, меня это очень огорчило, и мама оказалась в роддоме. Природа проснулась от зимней спячки, солнечные лучи охватили всё пространство ярким сиянием. Мне нестерпимо захотелось взглянуть на это чудо – СОЛНЦЕ… и я появилась на свет!
Ночью осторожный стук в окно палаты, мама подняла голову и увидела светящиеся счастьем глаза и улыбку любимого. Узнав, что родилась дочь, обрадовался — очень хотел именно дочь. Но в те времена не было УЗИ и родители могли только мечтать и гадать, кто же родится ?… уходя попросил: — Назови Людмилой.
— Но почему, я думала будет Светлана?, — удивилась мама.
— Наша польская святая мученица — княгиня Людмила будет её ангелом-хранителем.
Папа, оказывается, был по национальности чистокровный поляк. Увидел он меня еще один раз, дома, ночью, спящую – забежал на минутку попрощаться – ушел на ВОЙНУ. Единственная просьба – наказ маме: «Никуда не выезжайте за пределы Красноярского края, я обязательно вернусь и найду вас, береги дочурку»… Ушел мой папа, ушел НАВСЕГДА, ушел В НИКУДА. Если бы я знала, наверное, проснулась бы, чтобы хоть лицо его запомнить и в глаза посмотреть, может он бы и вернулся…
Всего через полгода маме пришло известие… в памяти отдельные слова: «на передовой»… «инженерные войска»… «десантник»… «ПРОПАЛ БЕЗ ВЕСТИ». Что-то в этом духе. Мама не любила говорить о войне. Слишком мало времени она была «за мужем». И слишком много времени прошло, когда я начала задавать вопросы на эту тему. Я не помню, чтобы в нашей жизни с мамой появился бы хоть один мужчина в доме, до самого моего замужества. Она ждала его единственного, и я ждала и надеялась на чудо. В 60-х годах был период, когда и по радио и в газетах проскальзывала информация « о возвращении на родину оставшихся в живых за границей». Нам с мамой не повезло. Документов никаких об отце не сохранилось, есть всего лишь одна фотография довоенного времени. И это всё, что я знаю о моем папе.
Моя мама
Моя мама, Свириденко Алефтина Палладьевна, осталась без отца, как и я, едва народившись. Весной 1915 года мой дедушка — украинец «БЕЗ ВЕСТИ ПРОПАЛ» в первую мировую войну. Мама родилась без него, росла она со вторым бабушкиным мужем – отчимом (я не люблю эти слова: отчимы, мачехи, падчерицы). Он был её отец, она его любила, и он тоже очень её любил. Много с нею занимался по всем житейским делам и вопросам. Всегда говорил: «Чтобы ни случилось в твоей жизни – учись, много учись, всему по жизни учись». Он был очень умный, по тем временам самый грамотный и образованный, уважаемый всеми в районе, был первым коммунистом. Но в 1926 году он погиб от рук колчаковцев, его зарезали, как коммуниста. Мама осталась в семье старшей, бабушка настаивала на том, чтобы она бросила школу, жить не на что, в доме ещё трое малышей.
Памятуя наказы отца, мама сбежала из дому, закончила экстерном школу, и в 14 лет стала работать в младших классах учительницей, совмещая еще и работу бухгалтера или кассира в деревне, где было мало грамотных людей. Семье стало легче, дети подросли, да и бабушка замуж вышла…
Перед Великой Отечественной войной, мама была первым заместителем секретаря Канского горкома ВЛКСМ. С первых дней войны возглавила Канский Комитет Российского Общества Красного Креста, ведет курсы медицинских сестер – по шесть выпусков санитарных дружин в год, которые по окончании курсов сразу отправляли на фронт, на эту страшную войну. В 1943 году мама была награждена Правительственной Почетной грамотой исполнительного комитета Союза Обществ Красного Креста и Красного Полумесяца СССР «За отличную работу по укреплению санитарной обороны СССР». Сразу после войны в 1946 году заканчивает Иркутскую юридическую школу. В октябре 1946 года награждена медалью «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941-45 годов».
Я родилась, а мама занятой государственный человек, у неё нисколько нет времени заниматься мною. И я, в прямом смысле «пошла по рукам». Жили мы в женском общежитии маминых курсантов, я была единственным и всеми любимым ребенком. Воспитывали, растили и баловали меня всем общежитием, передавая из рук в руки, из комнаты в комнату… а вообще-то у меня была няня, которая варила, кормила, стирала, за порядком следила. Но она очень много курила. Наверное, я поэтому и сейчас не переношу запаха табачного дыма. В те годы многие женщины курили, и моя мама в том числе, но в квартире(у мамы, как у начальницы была двухкомнатная квартира) категорически запрещалось курить всем. А от бабушки – няни всё равно всегда пахло табаком… конечно же, помнить этого я не была способна по своей молодости, но к маме, то есть к нам приехала моя тетя Галя – мамина младшая сестра, по окончании школы её отправила в город моя бабушка. Её миссия была – помочь старшей сестре растить первую бабушкину внучку. Посмотрела моя тетя Галя на няню – табакерку и сказала маме, чтобы она выгнала её, а сама занялась нашим хозяйством: следила за квартирой, готовила, стирала, ходила в магазин, воспитанием моим занималась. Я даже научилась при ней «губы красить»: однажды, вернувшись из магазина, на носочках зашла в комнату, а я вскарабкалась на трельяж, поджав ноги, сижу и очень сосредоточенно работаю над своим «портретом» на своем лице, корректируя на зеркальном отражении помадой. Она в ужасе плюхнулась на пол и поползла к трельяжу, боясь, что я увижу её отражение в зеркале и упаду. И первое, что промелькнуло в её голове, что на лице у меня кровь. Помадой ни мама, ни тетя Галя тем более не пользовались. Позже выяснили, что помаду оставила соседка, а помада то была химическая – целый месяц отмывали меня, наверное поэтому, я теперь всегда (как говорит моя подруга со студенческих лет) «с аристократической бледностью на лице». Всё это мне рассказывала тетя Галя – Горнистова (Бугреева) Галина Степановна — спустя полвека.
ВОЙНА, ВОЙНА… мне исполнился годик, и моя маленькая няня, моя тетя в 18 лет добровольцем ушла на фронт. Служила на Дальнем Востоке – связист береговой обороны флота 232 горно-стрелкового полка. Демобилизовалась из армии в июне 1945 года. Когда я повзрослела до 3-х летнего возраста, маме было предложено переехать в город Иркутск. Однажды маму спросила о каких-то картинках в моей памяти – или сон, или фантазии, а может явь – маленькая пронзительно белого цвета комната и постель, рядом только белая табуретка возле моей кровати, на ней зеленая эмалированная кружка с букетов цветов шиповника, нежно розовых, ароматных. Мама очень удивилась: «Но ведь тебе всего три годика было, неужели помнишь?». Оказывается, мама переехала в Иркутск, и я сразу заболела скарлатиной, лежала одна в той самой белой палате, которая так запечатлелась в моей памяти. Маму ко мне не пускали – карантин сорок дней. Но она один раз в неделю приносила мне эти дивные цветы и я их трогательно обожаю и очень жду каждый год, когда зацветет эта нежнейшая дикая роза. Когда маме позволили свидание со мной, мама за две третьих части своей зарплаты купила мне плитку шоколада! Наконец-то мы в вместе, на прогулке, на скамеечке, развернута шоколадка – такой дорогой и очень нужный для восстановления моих сил продукт, а я … откусила кусочек и, сморщившись выплюнула – «гадость». И попросила подушечки с повидлом. Мама дорогой из больницы плакала… Это был 1944 год – шла война.
Как здорово иметь бабушку!
И что со мной? Ура! К бабушке с дедушкой! В шахтерском поселке Ирша Рыбинского района я начала свою «трудовую жизнь» с детского сада. Там же обнаружились мои артистические способности – пела, танцевала, стихи читала, сказки придумывала. Мои любимые новогодние персонажи: снежинка, Снегурочка, снежная королева – по возрастанию. Все костюмы шила моя любимая бабушка из накрахмаленной марли, ваты, украшались мелко битыми стеклянными игрушками на клей и блестками из конфетной фольги и слюды (в поселке работала слюдяная фабрика). Мы – дети войны – жили, росли, учились, смеялись и плакали… Дети как дети… Нам, сибирякам, конечно, повезло в отличии от тех, на кого дышало пламя войны.
Моя бабушка – Бугреева Вера Афанасьевна, работала в больнице. Дома всегда была стерильная чистота. Выбитые занавески и салфетки, вышитые дорожки и газетница, вязаные прошвы и подзорники – творения рук моей тети Гали, были всегда белоснежными и накрахмаленными. По всей квартире множество больших цветов, этажерка с книгами, очень скромная, нехитрая мебель и утварь. Когда бабушка находилась дома, к нам обязательно кто-нибудь приходил со своими проблемными вопросами. Знали, что она хоть чем-то, да поможет. Я, подражая бабушке, лечила своих самодельных кукол, шила им одежду из обрезков своих нарядов. В детском саду ко мне выстраивалась очередь «поранетых» мальчишек, я их бинтовала. А дома лечила уличных выброшенных котят. Принесу домой, а у него от болячек глаза не открываются, шерсть клочьями вылезла. Плачу, прошу бабушку вылечить. Бабушка наливает в тазик воду, выдает коробочку с моими «медикаментами» — дустовое и дегтярное мыло, марганцовка, зеленка, стрептоцид в порошке и какое-то масло, не помню, а ещё мазь Вишневского. И я превращалась в доктора: отмачивала, отмывала, гребешком вычесывала, смазывала ранки, пеленала, нянчила, а потомчистых и красивых отдавала подружкам или старушкам. И гордилась, что спасла ещё одну жизнь!И ещё в памяти застряло, как в детском саду перед обедом давали ложку рыбьего жира, но я от него избавлялась любым способом: под стол, в сумочку с носовым платочком, которая у меня обязательно висела на плече, а однажды даже попала себе в сандалик… ой, что потом было, ничем не могли отмыть и уничтожить этот запах. Но котят отпаивала этим жиром через пипетку после лечения – они быстро поправлялись. А позже и детей своих убеждала, что рыбий жир полезен и необходим, но придумала после ложки жира давать заесть долькой солененького огурчика, и им это нравилось.
Мы не голодали, и ВОЙНА закончилась, но мы её чувствовали во всем каждый по своему. У меня была подружка Тамара – одиннадцатый по счету ребенок в семье. Отец с войны пришел контуженный, на костылях с одной ногой. Мать безграмотная, соглашалась на любую работу, куда позовут. И только один из братьев работал в шахте. Как они выживали, я не знаю. Мать хлеб пекла из отрубей, картошку жарила на рыбьем жире … Помню в горнице длинный стол и по кругу вся семья. Посредине огромный чугун с картошкой в мундире, рядом большая сковорода, наполненная с горой каких-то черных подрумяненных лепешек, хлеб в чашке, на столе в россыпь лук, чеснок и чашка с солью. От лепешек исходил такой аромат, удержаться было невозможно. Не помню как это получилось, но меня угостили и мне очень понравились эти лепешки. Дома бабушке прожужжала уши, какие вкусные лепешки у тети Маруси, хочу такие. Бабушки испекла, но это были драники, как всегда белые и румяные, я их очень люблю по сей день, но те черные лепешки совсем другие. Выяснилось, что дети собирали из под снега мороженую картошку на оттаивающем поле, и мама им пекла драники… черные. Никогда не забуду вкус этих лепешек из военного детства. Тамару заманивала к нам домой при всяком удобном случае, чтобы накормить. Бабушка убеждала её, что только когда она со мной за столом, я кушаю нормально. Отдавала Тамаре свои платья и обувь… И ЭТО ВСЁ ПРО ВОЙНУ…
В поселке много было инвалидов и бедно живущих семей, а еще рядом было поселение китайцев. Женщин я не видела, а мужчины в странных одеждах на повозках с огромными, перевернутыми на бок бочками ездили по поселку, чистили общественные туалеты. Мне всегда было жалко этих людей. По русски они не говорили и не понимали, но всегда улыбались, а мальчишки всегда их дразнили и зло подшучивали. Я не могла этого видеть, ругалась на них, кричала, а когда от бессилия даже заплачу, выходил мой дедушка (наблюдал в окно) на защиту меня и китайцев. Мальчишки очень уважали и любили моего дедушку Сергея. Я плакала, уткнувшись в деда, а мальчишки оправдывались, восстанавливался мир. Я вытирала слезы и выносила из дома калачики (бабушка всегда стряпала) и угощала и китайца, и мальчишек. Дедушка сидел на скамейке возле дома, гладил меня по голове и говорил: «Ты умница, они ведь тоже люди, только немного не такие как мы и слабее нас. Обижать слабых грешно». Скамейка возле дома в хорошую погоду никогда не пустовала, к деду подсаживались побеседовать и старики, покурить самокрутку – табак в газетке, и молодежь, и ребятишки.
Барак наш был очень длинный, коридор – сквозной с выходом – входом в оба конца. С боку в конце барака была сделана пристройка буквой «Г» изолирована с отдельным входом с торца, а дедушка с мужиками к входной двери ещё и сенцы пристроили и длинную скамейку: получился отдельный двор и дом в две комнаты с большой печкой посредине, да ещё и с сенцами. Вроде отдельно, но и вместе со всем бараком. Бабушка выносила домотканую дорожку, стелила перед скамейкой и их Милочка, любимая внучка, показывала «концерт». Я были и балериной, и акробаткой, и танцовщицей. Для выступления мне бабушка сшила даже балетную пачку из накрахмаленной марли. Мне хлопали, а я низко кланялась и делала реверансы как в кино. На День шахтера каждый год в поселок приезжали концертные бригады, в программах которых обязательно были акробатические номера, а в клубе всегда шли кинофильмы – это и были «мои университеты». Однажды даже приезжала труппа московского цирка, их руководить приходил к нам домой, предлагал моим бабушке с дедушкой отпустить меня в Москву учиться цирковому искусству.
Дедушка — моя гордость и защитник!
Дедушка – Журавлев Сергей Иннокентьевич. С фронта вернулся с осколочным ранением в голову, контузией и парализованной правой стороной полностью. Там где у малышей на голове темечко, у деда не было кусочка черепа в виде равностороннего треугольника по пять сантиметров каждая (я мерила линейкой), и под кожей в венах сильно пульсировала кровь. Вечером перед сном он звал своего «доктора» — меня, и я очень серьезно и ответственно готовила его ко сну: маленьким тупым кусочком ножовочного полотна вокруг ранки по кромке треугольника делала массаж. Дедушка покрякивал от удовольствия и называл меня самым лучшим доктором в мире. Он нас очень любил – меня и моего братика Витю (Горнистов Виктор Владимирович — тети Галин сын), он на пять лет младше меня. А еще была у нас тетя Люся – еще одна мамина сестра, только она уже дочка этого дедушки, старше меня на восемь лет. Мы с нею ссорились до моих слез из-за того, что называла деда «папкой», как и она. Чтобы меня подразнить, говорила, что он только для неё папка, а для меня дедушка, и так до слез. Тогда вмешивался и успокаивал дедушка: «Да ваш я, ваш папка. Люся, ну ты то большая, не стыдно малышей дразнить?». Тут уж я обижалась: « Я не малышка, я тоже уже большая». О ссоре тут же забывали.
Еще у нашего деда за печкой над кроватью на гвоздике висела фронтовая полевая сумка – волшебная сумка! Вечером, набегавшись, поужинав, мы с Витей садились на край дедовской кровати и в один голос (обязательно вместе) спрашивали: «Сумка, сумка, в тебе есть что-нибудь для нас?». А дедушка тоненьким голоском чуть слышно: «Есть». Мы радостно глядя на деда взвизгивали и хлопали в ладоши: «Есть, есть, деда!!!». Он снимал сумку с гвоздя, открывал её и мы замирали. Дедушка доставал маленький газетный кулечек и вынимал из неё по две конфетки – подушечки с повидлом или два кусочка сахара, но сахар настоящий, комковой, пиленый, а не прессованный песок как сейчас. Тот комочек сахара можно было долго сосать и он не растаивал – полдня было сладко во рту. Восторг от этого ритуала был неописуемый, радость безмерной. Мы не были лишены сладостей, у нас на столе всегда стояла сахарница, но из дедовской фронтовой сумки всё было особенным, торжественным и волшебным. А ведь это уже были первые годы без войны. Но она была…
Я взрослею
ДЕТИ ВОЙНЫ… В 1949 году моя мама переехала из Иркутска в Красноярск, была направлена на цементный завод юрист-консультом с совмещением работы председателя заводского комитета профсоюза. Больше половины населения поселка цементного завода составляли сосланные от Волги немцы. Без паспортов им запрещено было выезжать даже из поселка в город. А ещё на пустыре за поселком в сторону Торгашино расположился в шатрах и палатках цыганский табор. Всем им со временем выдали паспорта, оформили прописку и распределили по рабочим местам. Цыгане осели, строили дома, включились в нашу жизнь и немцы, и цыгане. Было интересно в одном классе сидеть за партами нам 10-12 летним со взрослыми 18-20 летними немцами. Парни – рослые красивые «дяденьки», девчонки взрослые, сформировавшиеся барышни, а мы – «малявки» -дюймовочки против них. Разговаривали они в основном по-немецки, по-русски плохо и мало. В школе категорически запрещалось обзываться, но хулиганистые мальчишки в ссорах и драках позволяли себе такую вольность и страшное слово «фашист» можно было услышать и в школе и на улице. Нарушители приглашались вместе с родителями в кабинет к директору. В нашем подъезде двухэтажного дома было восемь квартир, в трех из них жили немецкие семьи. На площадке в трехкомнатной квартире жила семья из семи человек: восьмидесятилетняя высокая худая, совсем седая женщина в одной комнате, по-русски вообще не говорила и не понимала. В другой комнате – её невестка лет тридцати с маленькой дочкой Эрикой, третью занимала невестка лет сорока с тремя дочерьми. Примерно двадцати, двенадцати и восьми лет. Их мужчины остались на другом берегу Волги. Из живущих в поселке в редкой немецкой семье оказывался мальчик или мужчина…
Лучшей моей подругой была Эльза – средняя дочь тети Адели. Привыкали, изучали жизнь друг друга. Я завидовала всем, у кого были сестры или братья. Бывала часто в гостях в этой семье, наблюдала их быт. При мне они старались говорить по-русски, и мне было приятно. Мы же с мамой жили вдвоем и с домработницей. Мама уходила утром – я ещё спала, приходила вечером – я уже спала. И только редкие воскресные дни с мамой ходили в театр, в цирк, в парк, в кино. Летом в жаркие дни отдыхали на острове отдыха – загорали, купались, но очень редко… а потому радовалась каждому знакомству. Так ко мне однажды зашла цыганочка моего возраста, дома я была одна. У неё были белые волосы, круглое лицо и цыганская одежда. Она была русская. Позже её бабушка цыганка рассказала, что её подбросили к шатру, когда табор жил в Молдавии, так девочка и осталась у них. Мы подружились с нею, приходила она ко мне в определенные часы, пили чай, уходила от меня всегда с одеждой, которую мне уже не хотелось носить и с продуктами – гостинцами для цыганят. Я бывала у них в таборе, слушала их песни, мне очень нравились их танцы.
Жили дружно со всеми, а может мне так казалось. Однажды моя цыганская подруга пришла возбужденная и за чаем выложила новость: в меня влюбился Граф – сын их цыганского барона, и заставляет отца идти к моей маме. Я перепугалась, мне всего четырнадцать лет, а он то уже взрослый дядька: «Если он придет, мама посадит его в тюрьму», выпалила я ей самый веский аргумент, потому что все хулиганы во дворе боялись мою маму. В то время она работала судьей в народном суде Ленинского района. В клубной самодеятельности был цыганский танцевальный коллектив и солировал в нем Граф, а я пела в квартете, которым руководил красавец – немец (волшебный принц из сказки). У него был роскошный аккордеонированный баян перламутрово-бордовый с золотистой окантовкой и надписью на немецком языке. В репертуаре нашего квартета было даже две песни на немецком языке, одну из них я до сих пор помню. Безумно люблю хорошую музыку и талантливых музыкантов, в руках которых инструмент живет. Музыка у нас дома присутствовала всегда: радиола, много пластинок, больше классических, в друзьях была семейная пара из оркестра театра им. Пушкина – скрипач и виолончелистка. По черной тарелке (сетевое радио работало постоянно) тоже часто звучала музыка. Я очень любила слушать «Театр у микрофона», с ним проигрывала разные роли. В самые сложные моменты моей жизни зачастую музыка была спасательным кругом и выносила из тупика. Так ДЕТИ ВОЙНЫ, оставшись по разным берегам одной великой реки жизни, строили свою новую жизнь, приспосабливая её под новые условия…
Мои подруги Эльза и Лина вышли за русских парней замуж, живут где-то здесь. Некоторые немцы вернулись домой, кому было, куда и зачем вернуться.
Какое сочетание цифр и событий.
1914 год – Первая мировая война (без вести пропал мой дед украинец)
1941 год – Великая Отечественная война (без вести пропал отец-поляк)
2014 год – гражданская война в Украине (Украина и её дети)
2041 год – что будет???
И пусть не будоражат наши умы мысли о войне. Пусть навсегда грозное слово ВОЙНА остается в прошлом, но никогда не забываются имена тех, кто её остановил, кто принес нашу ПОБЕДУ на своих плечах и руках. Вечная память героям и скромным труженикам тех великих страшных лет. И сегодня сердце сжимается и щемит от боли за ДЕТЕЙ ВОЙНЫ, такой близкой и родной, ещё вчера нашей Украины…
Булаева Л.В. — инвалид 2-ой группы
